В полной тишине, пока Пейдж и Молли Фарнли смотрели друг на друга, дверь открылась и в комнату вошел растерянный Ноулз.

— Здесь два джентльмена хотят вас видеть, сэр, — доложил он. — Один из них мистер Уэлкин, адвокат. Второй…

— Ну? Так кто же второй?

— Второй просил доложить, что он сэр Джон Фарнли.

— Что он сэр Джон Фарнли? Вот как… Ну…

Молли быстро встала, и лицо ее окаменело.

— Передайте от имени сэра Джона Фарнли, — проинструктировала она Ноулза, — что сэр Джон приветствует его и, если гость не может назвать другого имени, он может зайти с черного хода и подождать в помещении для слуг, пока сэр Джон не найдет времени повидаться с ним!

— Нет, погодите, погодите! — заикаясь, произнес Барроуз, стараясь сдерживать волнение. — В теперешних обстоятельствах необходимо быть тактичными! Игнорируйте его сколько вам угодно, но не…

На смуглом лице Фарнли появилась тень улыбки.

— Пойдите и передайте все, что сказала леди Фарнли, Ноулз!

— Какая наглость! — задыхаясь, воскликнула Молли.

Вернувшись, Ноулз походил скорее не на курьера, а на бессмысленный теннисный мяч, отбрасываемый в разные углы корта.

— Джентльмен сказал, сэр, что он приносит искренние извинения за свое сообщение, которое было преждевременным, и надеется, что оно не произвело на вас дурного впечатления. Он сказал, что много лет скрывался под именем мистера Патрика Гора.

— Понятно, — сказал Фарнли. — Проведите мистера Гора и мистера Уэлкина в библиотеку.

Глава 3

Истец встал с кресла. Несмотря на то, что одну из стен библиотеки прорезали несколько продолговатых окон, солнечный свет проникал в комнату слабо из-за густых ветвей деревьев. Каменный пол был покрыт гладким ковром. Тяжелые книжные полки были закреплены, как ярусы в подвале, верхними досками. Зеленоватый свет, лившийся из окон, отбрасывал на пол тени сотен книжных переплетов; они почти дотягивались до человека, стоящего перед столом.

Молли потом призналась, что, когда дверь открылась, душа у нее ушла в пятки и она спросила себя, не появится ли сейчас, как в зеркале, живой двойник ее мужа. Однако большого сходства между этими мужчинами не наблюдалось.

Человек в библиотеке был не плотнее, чем Фарнли, но не такой гибкий. Его темные тонкие волосы не тронула седина, но они немного поредели на макушке. На смуглом, чисто выбритом лице почти не было морщин, а складочки на лбу и в уголках глаз говорили скорее о привычке удивляться, нежели об упрямстве. На лице истца, с его темно-серыми глазами и чуть вздернутыми бровями, читались непринужденность, ирония и удивление. Он был одет в хорошую городскую одежду, как бы в противовес старому твидовому костюму Фарнли.

— Я прошу у вас прощения, — произнес он.

Даже его голос оказался баритоном, по контрасту с резким, скрипучим тенором Фарнли. Говорил он не запинаясь, но несколько неуверенно.

— Я прошу у вас прощения, — произнес он со степенной вежливостью, но не без язвительности, — за то, что так настойчиво хочу вернуться в свой дом. Но вы, надеюсь, оцените мои мотивы. Позвольте мне представить вам своего адвоката, мистера Уэлкина.

Толстый человек с немного выпученными глазами встал с кресла на другой стороне стола. Но люди, собравшиеся в библиотеке, его почти не заметили. Истец же не только с интересом рассматривал вошедших, но с любопытством разглядывал комнату, словно узнавая и впитывая каждую деталь.

— Приступим сразу к делу, — резко бросил Фарнли. — Полагаю, с Барроузом вы встречались. Это мистер Пейдж. Это моя жена.

— Я встречался… — сказал истец, поколебавшись, а затем пристально посмотрев на Молли, — с вашей женой. Простите, но я не знаю, как к ней обращаться. Я не могу называть ее леди Фарнли. И я не могу называть ее Молли, как тогда, когда она носила бантики.

Никто из супругов Фарнли не сделал по этому поводу никаких замечаний. Молли оставалась спокойной, но покраснела, а взгляд ее стал холодным и напряженным.

— А еще, — продолжал истец, — я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы так благосклонно отнеслись к этому неловкому и неприятному делу…

— Вовсе нет, — огрызнулся Фарнли. — Я отнесся к нему чертовски плохо, и вы могли бы это понять. Я не выставил вас из дома только потому, что мой адвокат, кажется, полагает, что мы должны соблюдать приличия. Ладно, говорите. Что вы хотите сказать?

Мистер Уэлкин вышел из-за стола и прочистил горло.

— Мой клиент, сэр Джон Фарнли… — начал он.

— Один момент, — столь же вкрадчиво вмешался Барроуз.

Пейдж, казалось, услышал слабое шипение: оси правосудия заскрипели; судейские рукава засучены; разговор подходил к тому месту, с которого эти джентльмены могли его начать.

— Могу я попросить, ради удобства, называть вашего клиента каким-нибудь другим именем? Он предпочел назваться Патриком Гором.

— Я бы предпочел, — ответил Уэлкин, — чтобы его называли просто «моим клиентом». Вас это удовлетворит?

— Полностью.

— Благодарю. У меня здесь, — продолжил Уэлкин, открывая портфель, — предложение моего клиента. Он хочет быть справедливым. Хотя необходимо подчеркнуть, что нынешний владелец не имеет никаких прав на титул и поместье, мой клиент помнит, при каких обстоятельствах произошел обман. Он признает, что нынешний владелец умело управлял поместьем и семейное имя осталось незапятнанным. Поэтому, если нынешний владелец немедленно согласится с предложением моего клиента, у нас не возникнет необходимости обращаться в суд. Вопроса о преследовании не возникнет. Мой клиент охотно предоставит нынешнему владельцу финансовую компенсацию, скажем пожизненную ренту в тысячу фунтов в год. Мой клиент удостоверился, что жена нынешнего владельца, урожденная мисс Молли Бишоп, имеет собственные средства. Поэтому едва ли можно будет говорить о стесненном финансовом положении супругов. Конечно, должен отметить, что жене нынешнего владельца усадьбы следовало бы поставить вопрос о законности брака, совершенного с мошенником.

Глаза Фарнли вновь налились кровью.

— Господи! Из всех наглых, бесстыдных…

Натаниэль Барроуз издал звук слишком вежливый, чтобы его можно было назвать шиканьем, но это остановило Фарнли.

— Позвольте напомнить, мистер Уэлкин, — произнес Барроуз, — что мы сейчас определяем права вашего клиента. Пока этого не сделано, никакие другие вопросы ставить неуместно.

— Как вам угодно. Мой клиент, — сказал Уэлкин, пренебрежительно пожав плечами, — всего лишь хотел избежать неприятностей. Мистер Кеннет Марри появится здесь через несколько минут. После этого, боюсь, все сомнения исчезнут. Если же нынешний владелец станет упорствовать, тогда, боюсь, последствий не избежать…

— Послушайте, — снова вмешался Фарнли, — хватит попусту болтать, давайте займемся делом.

Истец улыбнулся, как будто вспомнив какую-то уместную шутку.

— Видите? — заметил он. — Его псевдоаристократические манеры настолько въелись в него, что он не смог заставить себя произнести слово «трепаться».

— Он ни при каких обстоятельствах не опустится до дешевых оскорблений, — парировала Молли, с удовлетворением отметив, что на этот раз истец слегка покраснел.

— Простите. Мне не следовало этого говорить. Но вы должны помнить, — сказал истец, снова сменив тон, — что я жил среди грешных людей, а не райских голубков. Так я могу изложить мое дело, как я его вижу?

— Да, — кивнул Фарнли. — Помолчите, — добавил он, обращаясь к обоим адвокатам. — Теперь это наше личное дело.

Словно по какому-то сигналу, все подошли к столу и сели в кресла. Истец устроился спиной к огромному окну. Некоторое время он пребывал в раздумье, рассеянно похлопывая по редеющим темным волосам на макушке. Затем он поднял взгляд, и вокруг его глаз появились насмешливые морщинки.

— Я Джон Фарнли, — начал он с подкупающей простотой и напускной серьезностью. — Пожалуйста, не перебивайте меня юридическими софизмами; я представляю свое дело и имею право называться хоть татарским ханом. Однако я действительно Джон Фарнли, и я расскажу вам, что со мной случилось. В детстве я, наверное, был несносным ребенком, хотя даже сейчас я не уверен, что вел себя не правильно. Мой покойный отец, Дадли Фарнли, задал бы мне взбучку, если бы был сейчас жив. Нет, я не могу сказать, что вел себя не правильно, разве что мне следовало бы научиться почаще уступать. Я ссорился со старшими тогда, когда они указывали мне, что я слишком юн. Я ссорился с домашними учителями, потому что презирал все, что меня не интересовало. Переходим к делу. Вам известно, почему я уехал отсюда. Я отправился с Марри на «Титанике» и с самого начала плавания проводил очень много времени с пассажирами четвертого класса. Не потому, как вы понимаете, что мне очень нравились пассажиры четвертого класса, а просто потому, что я ненавидел собственный номер в первом классе. Это, знаете ли, не защита — это психологический отчет, который, полагаю, вы найдете убедительным. В четвертом классе я встретил мальчика примерно моего возраста, наполовину румына, наполовину англичанина, который один направлялся в Штаты. Он меня заинтересовал. Его отец, которого, как он говорил, он никогда не знал, был английским джентльменом, а мать — румынской девушкой, исполнительницей танцев со змеями, кочевавшей с цирком. В те времена она еще не пила. Но настало время, когда от пьянства в ее голове настоящие змеи перепутались с воображаемыми, и ей пришлось опуститься до места кухарки на неполный рабочий день в столовой цирка. Мальчик стал обузой. Ее старый поклонник состоял в хороших отношениях с одним американским циркачом, и она отослала мальчика к нему. Ему предстояло учиться ездить на велосипеде или ходить по канату, ему предстояла кочевая жизнь — как же я ему завидовал! Повелитель святых и змей, как я ему завидовал! Какой благонамеренный мальчик или мужчина упрекнет меня?